Так откуда взялась альтернативная идея о том, что нужно быть непопулярным, чтобы быть настоящим?
Целью радикальных политических деятелей и мыслителей XVIII–XIX веков было не прекращение игры, а уравнивание сил игроков. В результате радикальные политические течения начала новейшей истории носили шаблонный популистский характер. Политики стремились настроить людей против их правителей. Все изменилось во второй половине XX века. Вместо признания народных масс союзниками радикалы начали смотреть на них со все возрастающим подозрением, и вскоре массы, т. е. мейнстрим общества, стали считаться проблемой, а не ее решением.
рабочие скорее стремились к немедленной выгоде, в частности к повышению зарплат и медицинских пособий. С марксисткой точки зрения, реформизм такого рода не затрагивал ни одну из фундаментальных проблем; рабочие всего лишь по-новому оформляли клетку, в которой томились. Тем не менее марксисты верили: когда рабочие лучше осознают свое положение, они неизбежно поднимутся на борьбу. В начале XX века эти ожидания выглядели все менее убедительными. Например, первоначальное нежелание дать рабочим право голоса основывалось на предположении, единодушно разделяемом правящими классами Европы и Америки: если позволить людям голосовать, то первое, за что они проголосуют, — это за ликвидацию класса собственников. Другими словами, они воспользуются правом голоса для захвата собственности богачей. Однако такого не произошло. Рабочие голосовали за реформы, а не за революцию.
Русские доказали: рабочие, если захотят, могут избавиться от капиталистической системы и заменить ее другой, по своему выбору. Более того, вплоть до шестидесятых годов все еще было совершенно непонятно, чья экономическая система окажется эффективнее. Ранняя история Советского Союза убедила многих: коммунизм может производить больше богатства, чем капитализм. Так в чем же причины пассивности рабочих Европы и Америки?
В сознании людей массовое общество неизменно ассоциируется с США 1950-х годов. Это был мир идеальных семей, белых заборчиков, сияющих новых Buicks и «оттягивающихся» тинейджеров, и в то же время это было общество полного подчинения правилам, где счастье достигается в ущерб индивидуальности, творчеству и свободе, т. е., как пелось в песне хардкор-панк-группы Dead Kennedys, «комфорт, которого ты требовал, теперь обязателен для всех».
неспособность капитализма удовлетворять истинные потребности людей, возможно, не является проблемой именно из-за отсутствия у людей этих пресловутых глубинных потребностей. Возможно, студенты просто перепутали собственные интересы с интересами всего населения, решив: что хорошо для нас — то хорошо и для общества (кстати, они были не первыми, кто так решил).
Смутное подозрение, что население вполне довольно капитализмом, было подтверждено следующим фактом: контркультурный бунт не привел к каким-либо заметным результатам
длинные волосы и бороды, отказывались надевать деловые костюмы и галстуки; женщины щеголяли в мини-юбках, выбрасывали бюстгальтеры, прекращали пользоваться косметикой и т. д. Но прошло немного времени, и одежда и украшения хиппи начали появляться на страницах рекламы и на манекенах в витринах магазинов. Вскоре в универмагах стали продавать медальоны с эмблемами пацифизма и бусы братской любви. Другими словами, система увидела в хиппи не столько угрозу установленному порядку, сколько маркетинговую возможность. Панк-рок был также использован в коммерческих целях: фирменные булавки появились в модных лондонских магазинах еще задолго до того, как распалась культовая группа Sex Pistols.
Так много подрывной деятельности, а система спокойно мирится с ней? Не означает ли это, что система, в конечном счете, не такая уж репрессивная? «Наоборот, — утверждают бунтари-контркультуристы. — Этот факт показывает, что система еще хуже, чем мы думали
Если попросить рыб рассказать, каково это — жить в морской пучине, то вряд ли они упомянут, что там очень мокро. Порой самые важные элементы среды, в которой мы обитаем, ускользают от нашего внимания только потому, что они вездесущи.
«отвержение», «завершенность гештальтов», «зависимость», «внутренний ребенок» и т. д. — зачастую восходит к трудам Фрейда. Его влияние можно увидеть не только в том, как мы о себе говорим, но и в том, как мы о себе думаем. В качестве примера можно отметить: большинство людей полагает, что у них имеется нечто, называемое «бессознательным умом». Когда они видят странное сновидение, путают слова или обнаруживают, что совершают необъяснимые действия, то винят в этом свое «бессознательное». Если вы скажете им, что это лишь теория и, возможно, такой вещи не существует вовсе, они отнесутся к вам с недоверием и даже презрением. То, что у нас есть этот «бессознательный ум», для них очевидно. Любой, кто его отрицает, по-видимому, свихнулся от отверженности.
По мнению Фрейда, юмор предназначен для того, чтобы можно было избегать цензуры супер-эго. Анекдот, вводя в заблуждение наш сознательный разум, а затем выстреливая в нас кульминацией, позволяет ид проскользнуть мимо бдительного супер-эго таким образом, что мы ощущаем внезапный взрыв удовольствия, ассоциируемого с каким-либо табу, прежде чем сознательный ум успевает прекратить реакцию
до смерти забивают камнями неверных жен, традиционно называют варварскими. Однако с точки зрения фрейдизма, даже учитывая, что цивилизованность действительно означает уменьшение проявлений явного насилия, не факт, что наше общество стало менее репрессивным. Насилие не исчезло; мы просто приняли его в себя. В каком-то смысле первые в истории кодексы законов должны были быть крайне жестокими, потому что жившие в то время люди психологически были весьма расторможенными. Если бы их не приводила в ужас мысль о последствиях тех или иных действий, их невозможно было бы контролировать. Но современный человек настолько угнетен и истерзан чувством вины, что для поддержания порядка больше не требуется публичного потрошения людей. Угрозы провести ночь в тюрьме достаточно, чтобы предотвратить большинство современных преступлений.
Капитализм требует, чтобы рабочие подчинялись тирании сборочной линии. Механическое производство требует механизации человеческого тела, для чего, в свою очередь, требуется усиленное подавление нашего сексуального влечения. Таким образом, капитализму требуется деэротизация работы и армия рабочих, отчужденных от своей фундаментальной сексуальной природы. Как писал Антонио Грамши, «новый тип человека, которого требует рационализация производства и работа, не может быть создан до тех пор, пока сексуальный инстинкт не будет надлежащим образом регулироваться, а также рационализироваться».
До сего дня многие продолжают говорить о превращении американцев в «нацию прозака», словно это стало извращением контркультуры или результатом кооптации, а не ее логическим продолжением
Увеселение есть подлинный подрывной акт. Это невероятно живучая тема поп-культуры, она присутствует в финальных танцевальных эпизодах в фильме «Свободные» и в скандально знаменитой сцене оргии в «Матрице: перезагрузке». Но все-таки в данной ситуации желаемое совершенно явно выдается за действительное. Рэп-группа Beastie Boys уже давно объяснила, что к чему на самом деле, записав песню «протеста» под громким названием «Ты должен бороться за свое право (веселиться)». В конце концов, к этому, главным образом, и сводится бунт контркультуры
Идея контркультуры, в конечном счете, основывается на заблуждении. В лучшем случае контркультурный бунт — это псевдобунт, серия драматических жестов, не приводящих к каким-либо политическим или экономическим последствиям, которые, к тому же, отвлекают внимание граждан от важных задач построения более справедливого общества. Другими словами, это всего лишь бунт, служащий средством развлечения для самих бунтарей
Таким образом, сексуальная революция разрушила все традиционные социальные нормы, определявшие отношения между полами, не заменив их новыми. На месте правил остался полный вакуум.
Однако все эти факторы были проигнорированы, главным образом, из-за сильного влияния контркультурного анализа: утверждалось, что женщины — это угнетаемая группа, а социальные нормы есть механизм угнетения. Посему решение заключается в отмене всех правил. Таким образом, свобода женщин стала приравниваться к свободе от социальных норм.
Например, вступили бы в банду, политика которой предусматривает убийство любого, кто заложит другого члена банды. Несмотря на то что такая мера кажется драконовской, она на самом деле выгодна для всех. Если вы оба слишком боитесь свидетельствовать друг против друга, то можно рассчитывать, что придется провести за решеткой один год, а не пять лет. Именно поэтому мелкая преступность имеет тенденцию приобретать организованную форму. Все люди приобретают выгоду от существования определенных правил, даже те, кто всеми силами старается нарушать законы общества.
Может быть, если ты называешь других людей бессознательными, это всего лишь способ отмахнуться от факта, что не все думают так же, как ты.
рынку отменно удается удовлетворять потребительский спрос на антиконсюмеристскую продукцию
так называемая критика консюмеризма — это всего лишь слегка завуалированный снобизм или, что еще хуже, пуританство
Что произошло раньше? Может быть, бедные являются таковыми, потому что у них плохой вкус? Неужели бедность настолько притупила их эстетические чувства, что не позволяет сделать правильный выбор? Или все как раз наоборот? Может быть, определенные стили считаются безвкусными именно потому, что состоятельные граждане хотят дистанцироваться от бедняков?
Поскольку эстетические предпочтения основаны на проведении различий, они в огромной мере служат знаком положения в статусной иерархии. Наличие вкуса означает не только восхищение тем, что считается прекрасным, но также и презрение к тому, что является безвкусным (а также, стало быть, и к тем людям, которые не способны делать такие различия). Наличие хорошего вкуса передает ощущение почти неоспоримого превосходства над другими людьми.
Экстремальный спорт — это просто виды спорта для людей, которые не хотят, чтобы их приняли за университетских атлетов. Как только этими видами спорта начнут заниматься в университетах, различия исчезнут и придет время переключиться на что-то новое.
вина за все плохое, что происходит в обществе, в конечном итоге возлагается на систему, но никоим образом не на конкретных людей, совершающих плохие поступки.
Так снижение потребления белого хлеба совпало с бумом так называемого кустарного хлебопечения, а также с ростом таких влиятельных франчайзинговых компаний, как Great Harvest Bread. И поскольку в этих пекарнях не использовались технологии массового производства, их булки стоили гораздо дороже, чем хлеб марки Wander. Однако в потребителях, согласных платить дополнительно, лишь бы не быть жертвами консюмеризма и массового общества, не было недостатка. Вновь случилось так, что контркультура запустила потребительские тенденции. Не случайно именно в Сан-Франциско пекутся и молочные булки по $3, и булки из кислого теста по $4.
«Перестала посещать гимнастический зал в пользу семейной физической активности по вечерам». Вот почему такие сети магазинов товаров для досуга, как МЕС и REI, сбывают так много качественных походных ботинок по $300 вместо дешевой и легкой обуви для залов. Люди с членскими билетами гимнастических залов имеют договоренность о совместном использовании специального оборудования. Энтузиасты самостоятельных занятий неизбежно покупают собственное оснащение. Вот почему рынок товаров для досуга на свежем воздухе так процветает. Участие в «прогрессивной» деятельности — это один из главных психологических приемов, которым потребители дают себе разрешение тратить слишком много.
северный Вермонт стал немного перенаселенным. Что же дальше? Далекий остров в Тихом океане. Разумеется, эти острова тоже в дефиците. Но пока Роуз не мешают конкуренты. «В отличие от временных жителей, которые приезжают на этот все более популярный остров ради коктейлей «майтай» и кушанья «луау», — сообщают нам, — Мишель едет сюда ради работы на земле». На случай, если кто-то не понял, Мишель добавляет: «Большинство людей, приезжающих проводить отпуск, останавливаются на южной части острова». Там более солнечный климат. Ее же владения находятся в той части, где вокруг леса. «Нам нравится влага в воздухе», — говорит она. Естественно. Вовсе не эксклюзивность и не чувство морального превосходства влечет ее на другую сторону острова, подальше от туристов. Все дело во влаге.
Последние сорок лет антиматериалистические ценности являлись самой плодовитой дойной коровой американского потребительского капитализма.
Надеялся ли когда-нибудь Жан-Люк Пикар, что короткая победоносная битва против боргов восстановит доверие потребителей в Федерации? При всей своей доблести проявлял ли когда-нибудь Джеймс Керк хоть какой-то интерес к моде? Этим безразличием к потребительской культуре «Звездный путь» всегда был похож на фантастику 1950-х годов, в которой прогнозировалось будущее, где преобладает военное противостояние между правительствами и идеологиями, а не рыночная конкуренция между корпорациями с одной стороны и потребителей друг с другом — с другой.
Людьми, не носящими униформу, остаются только бродяги, сумасшедшие да эксцентричные англичане (принимая во внимание распространенную среди последних любовь к твиду, даже их включение в этот перечень сомнительно). Такое определение униформы не вызывает желание обвинить бунтарей контркультуры в лицемерии — ведь они тоже конформисты, просто подчиняются другим правилам.
Мы есть то, что мы носим, и, как правило, нам приходится покупать себе одежду за деньги. И чтобы бунтовать против нелепого конформизма массового общества, мы должны быть потребителями.
Благодаря широкому распространению средств массовых коммуникаций, в частности телевидения, шестидесятые в значительной мере стали эпохой «спектакля»: лидирующие фигуры контркультуры были неотъемлемой частью этого спектакля, получив тем самым и статус, и престиж, и просто деньги
Бунт — это не угроза системе, это и есть система.
Дорогие дома моды занимаются торговлей средствами отличия. Бунт — это один из самых лучших источников различения в современном мире.
Обязательное образование предназначено для обучения детей лишь отчасти. Его настоящая цель — превращать их в рабов». Все это подавалось вполне серьезно, как великое разоблачение, нечто, о чем раньше мы никогда не слышали. «Школы учат детей быть наемными работниками и потребителями […], подчиняться, как автоматы». Как видно, контркультурное мышление заставляет критиков общества повторять одни и те же заезженные клише снова и снова… почти как автоматы.
«Буржуа ценили материализм, порядок, регулярность, обычаи, рациональное мышление, самодисциплину и продуктивность. Богема прославляла творчество, бунтарство, новое и неизведанное, самовыражение, антиматериализм и яркие впечатления». А теперь спросите себя: что из перечисленного более точно отражает дух современного капитализма?
Даже если люди терпеть не могут летние блокбастеры, они могут сходить и посмотреть их, лишь бы иметь тему для разговоров. Также может наблюдаться своего рода эффект снижения уровня, когда люди покупают товары, которые, как они предполагают, будут популярными еще до того, как они таковыми станут. Люди могут покупать типовые дома, потому что их волнует перепродажная цена. Если так будет поступать большинство, то это станет самопророчеством — многие покупатели приобретут такой дом только потому, что сочтут: именно его захотят купить и остальные.
Кукуруза является результатом скрещивания и экспериментов, проводимых крестьянами по крайней мере в течение нескольких столетий. По сути, кукуруза была получена в ходе очень долгого и медленного процесса генной инженерии. (Конечный продукт до такой степени искусственен, что между учеными до сих пор нет единства относительно того, какие растения были ее дикими предками.)
Это не значит, что рынок всегда прав. Рынки зачастую не отражают предпочтения потребителей полностью, особенно в областях культурной и интеллектуальной продукции, где крайне трудно обеспечивать право на собственность. Но не значит это и то, что рынок всегда не прав. Кроме того, критики подвержены тенденции упускать из
[...] внимания вкусы широкой публики, воображая, что людям на самом деле не может нравиться пища из McDonald's или что им действительно не может нравиться певица Селин Дион. Как будто они сильно недооценивают то, в какой мере однородность является следствием искренних предпочтений потребителей.
Любой человек, проведший какое-то время на ферме, знает, что куры, любящие «свободный выгул», — это столь же правдоподобное понятие, как дождевой червь, любящий солнечные ванны. В ясный летний день лучшим местом, где следует искать кур, будет самый темный угол двора. Десятки кур спят там, громоздясь друг на друга и образуя компактный ком. Просто они — существа не того типа, чтобы ценить прелесть прогулок. (Это подтверждено недавними исследованиями, показавшими, что лишь 15 % кур, содержащихся «на свободном выгуле», действительно выходят во двор.) Идея «свободного выгула» — это просто проекция наших собственных желаний на нашу пищу. Что бы мы ни делали, куры никогда не станут убежденными индивидуалистами, которыми мы хотели бы их видеть.
Нет ничего плохого в индивидуализме как таковом, важно, чтобы индивидуальность отдельного человека не достигалась за счет других людей.
Если ваша индивидуальность требует, чтобы люди бегали вокруг вас на цыпочках, то вы должны быть готовы облегчить кошелек.
Однако если китайцам по вкусу биг-мак, кто мы такие, чтобы не давать им его есть? Было бы замечательно, если бы китайцы немножко больше стремились к сохранению чистоты своей культуры, однако с какой стати мы должны вмешиваться?
ценность языка в огромной степени определяется количеством людей, для общения с которыми его можно использовать.
использование языка создает эффект крупной сети для всех других людей, владеющих этим языком (аналогично покупке факсового аппарата, дающей дополнительные преимущества всем другим владельцам подобных устройств). Распространенность некоторых языков — в частности английского — достигает такого порога, когда у тех, кто на них не говорит, появляется множество причин для их изучения. Они превращаются в гиперязыки. Распространенность других языковых систем не доходит до этого порога, и требуется особая мотивация, чтобы они оставались в употреблении.
Кто бы мог подумать, что беспорядки — это просто метафора?
Хардту и Негри, тем не менее, не удалось хоть как-то объяснить, чем эта так называемая империя плоха. Они просто приравнивают порядок к репрессиям, а беспорядок — к свободе.
Появляющийся из подобного стремления экзотизм — это уже не желание возвращения к примитивной первобытности, а скорее желание чистого «иного» — изменения ради изменения. Многие бунтари контркультуры утоляли данное стремление чтением литературы в жанрах фэнтези и фантастики (внеся продукцию, созданную в этих некогда маргинальных жанрах, в списки бестселлеров). Знакомясь со сказочными странами — от Гипербореи из цикла «Конан-варвар» Роберта Говарда («Варварство — это естественное состояние человечества. Цивилизация — состояние неестественное») до Средиземья из «Властелина колец» Дж. Р. Толкиена — бунтари контркультуры страстно желали жить в среде, полностью отличной от нашей. В особенности они жаждали попасть в «магический» мир — такой, где обычные законы физики и общества не действуют. Они мечтали о временах, когда «власть людей» (по выражению Толкиена) еще не наступила
Так или иначе, эскапизм, то есть уход от реальной действительности и общепринятых стандартов и норм общественной жизни в мир социальных иллюзий или в сферу псевдодеятельности, стал главным пристрастием контркультуры.
Осознав, что крупномасштабных институциональных изменений ждать не приходится, бунтари контркультуры обратили взор внутрь себя
восточный мистицизм обладает тем, чего не хватает психотерапии, — экзотичностью, служащей важным фактором высокой репутации учения.
Например, большинству людей Запада никогда не придет в голову: золотые рыбки — это товар для демонстративного потребления в традиционной китайской культуре. Наличие большого аквариума в фойе или искусно украшенного пруда на заднем дворе — примерно такое же хвастовство, как поездки на работу в лимузине Rolls-Royce Silver Phantom. Причудливая анатомия современных пород китайских золотых рыбок есть результат этой конкуренции, так как потребители стараются переплюнуть друг друга, культивируя все более экзотические мутации. «Ситцевые водяные глазки» и «черная львиная голова» — эти несчастные уродцы — являются продуктом такой гонки навстречу проигрышу.
Жители Запада часто и с гордостью рассказывают своим китайским знакомым, как мало они заплатили за свои часы, одежду или автомобиль. Это неизбежно вызывает разочарование. В Азии, напротив, цель состоит в том, чтобы рассказывать всем, как много вы заплатили за эти вещи.
Еще в 1959 году Алан Уоттc признал: та версия дзен-буддизма, которую усвоили битники, имела мало сходства с настоящим дзен-буддизмом. В своем эссе «Битнический дзен, академический дзен и просто дзен» (Beat Zen, Square Zen and Zen) он выразил озабоченность тем, как древний способ освобождения личности превратился в карикатуру, в повод для того, чтобы быть «крутым псевдоинтеллектуальным хипстером, ищущим приключений, бросающимся дзенскими высказываниями и джазовым жаргоном, лишь бы оправдать свои выпады против общества, которые на самом деле лишь циничная эксплуатация других людей».
многие из их атрибутов и символов были полностью инкорпорированы в популярную альтернативную культуру. Головные повязки, трубки мира, орлиные перья, тотемные столбы и ловушки сновидений — все эти атрибуты стали частью непрекращающегося бунта, который имеет гораздо большее отношение к моде, нежели к настоящей борьбе за социальную справедливость
Поворот внутрь себя — вот что движет процессом под названием «Добровольная простота», но для многих недостаточно отрицать реалии современности, оставаясь дома. Они хотели бы «войти внутрь, выйдя наружу». В результате поиски аутентичности стали важным мотивом современного туризма.
жители адаптируются к присутствию пришельцев, они создают инфраструктуру, чтобы привлекать больше туристов: турбазы, бары, кафе, линии связи и т. д. Когда в этот регион валит еще больше визитеров, он становится более «туристическим» и менее экзотическим, из-за чего рушится его ценность в глазах людей, побывавших там первыми. И они отправляются дальше в поисках неизведанных земель, оставляя местное население менее экзотичным, но более подготовленным для удовлетворения потребностей глобального рынка туризма. Благодаря своим неустанным усилиям по прочесыванию планеты в поисках еще более экзотичных мест бунтари контркультуры десятилетиями функционируют как «авангардные части» массового туризма.
То есть вместо того чтобы выбрать место назначения, основываясь на относительно объективных критериях — комфорт, красоты, достопримечательности, цены, дружелюбие местных жителей и т. д., они выбирают места назначения, основываясь на том, насколько они «аутентичны» или «экзотичны» и сколько социального капитала будет получено в постоянном поиске средств для выделения на фоне массы. Ценность места назначения зависит от того, как много «цивилизованных» уже там побывало и насколько мало подготовлены местные жители к появлению гостей.
В конце концов, возможно, единственная «аутентичная» форма путешествий — это деловая командировка. Все остальные путешественники — просто туристы
Глубоко укоренившееся подозрение к западной медицине разъединяет и ослабляет прогрессивных левых политиков. Если система школьного образования есть не что иное, как фабрика по зомбированию юных умов, то всеобщее образование едва ли является желательной политикой. Если больница — это всего лишь механизм для технологического доминирования над телом, то кому захочется видеть, как людей захватывает в свои тиски универсальная общедоступная система здравоохранения? Вновь контркультурное мышление не только сеет семена заблуждений, но и явно подрывает способность левых политиков претворять в жизнь желательные социальные реформы. Очарование экзотикой, «иным» — это не просто безобидная мода, это серьезная помеха для развития целостной прогрессивной политической программы.
многие из велосипедов, которыми трясли люди, стоили дороже подержанной машины Honda Accord, на которой я сейчас езжу.
В конечном итоге к дискредитации этих идей привела неспособность их авторов признать конкурентную природу нашего потребления и важность позиционных благ. Дома в престижных районах, изысканная мебель, быстрые автомобили, стильные рестораны и крутые наряды — все это дефицитно по своей природе. Мы не можем производить эти блага в большом количестве, так как их ценность определяется знаками отличия, которыми они служат для потребителей. Таким образом, получается, что идея преодоления дефицита через увеличение производства несостоятельна; в нашем обществе дефицит есть социальное, а не материальное явление
называй их мягкими или жесткими, целостными или директивными, эти обозначения не показывают, какие из технологий следует считать хорошими, а какие — плохими. Кроме того, многие предположительно «мягкие» или децентрализованные технологии могут быстро начать применяться для более централизованных целей. Швейная машинка — очевидный пример этого. Когда она только появилась, то превозносилась как революционное приспособление, которое безусловно освободит домохозяек от многих часов скучного и утомительного шитья, но очень скоро швейная машинка привела к появлению «потогонок».
имелся единственный дом с печью Франклина на кухне, но как только такая печь появится в каждом доме, воздух наполнится сажей, цены на древесину взлетят как ракета, и качество воздуха в городе вернется на уровень XIX века. Весьма скоро власти будут вынуждены вмешаться и официально прекратить использование дровяных печей. Так адекватна ли эта технология? Технологии, доступные только некоторым, правильно называть не «адекватными», а «привилегированными».